— То есть вы серьезно задали мне этот вопрос? У нас в стране кто-то не читал Чехова? Ну ладно, допустим, что не читал. Но зачем он тогда пришел в музей?
Лицо смотрительницы смягчилось, во взгляде появилось расположение, голос приобрел мягкость, свойственную людям интеллигентным и начитанным.
— Многие и о «Каштанке» не слышали даже. А приходят потому, что идут мимо — видят вывеску. Или приходят за компанию. Имя Чехова все-таки на слуху...
Проведение и привидения
Я вспомнила, что в нашем Таганроге сотрудники музея тоже жаловались на малообразованность посетителей. Сетовали даже на то, что имя-отчество Антона Павловича не все знают.
...В доме Чехова особенный запах — так пахнет ранняя осень. Тесные коридоры отделены от комнат, крашеный ярко-вишневой краской пол с проплешинами, вытоптанными в особенно посещаемых местах экспозиции. Гостиная, столовая, терраса. Изящные рамы с фотографиями, картины, флаконы, бутоны.
Кабинет писателя выполнен в цвете застоявшейся крови или вызревшей мадеры. Чехов в последние годы не пил и не курил — туберкулез. Еще писатель боялся сквозняков, поэтому его рабочий стол расположился в углублении — специальной нише, сделанной для вечно мерзнувшего хозяина. Рядом со столом табличка — «Просят здесь не курить». Ее подарил Чехову Владимир Гиляровский. Приезжал, смотрел, как живет Антон Павлович. Возмутившись тем, что бесконечные гости бездумно курят, а деликатный хозяин задыхается от папиросного дыма, заказал в Москве табличку. Привез, приколотил. И вот уже больше ста лет здесь не курят.
Под моими ногами скрипят половицы. Каждый шаг все больше уводит в прошлое. И внезапно возникает странное чувство, будто хозяин ялтинского дома стоит за моей спиной.
— Здесь, наверное, есть ночной сторож? Он не жалуется на привидения? Я слышала, что они здесь есть, — соврала я в надежде на честный ответ.
— Быть может, — иронично улыбнулась хранительница. — Я здесь не ночевала, но люди говорят, что слышат какие-то звуки, будто кто-то здесь ходит. Чехов прожил здесь всего четыре года. А вот его родные — мать и сестра, очень долго. Может быть, это они?
Комната матери мне не понравилась. Особенно портрет, написанный родным братом Чехова Николаем. С него на меня надменно смотрела женщина, похожая на спесивую старуху из пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке».
— У мамы был скверный характер? — спросила я у смотрительницы этого этажа.
— Нет. Чехов очень любил маму. Он писал, что она добрейшей души человек, — ответила она.
Свобода и нужда
Я ей не поверила и уже по приезду домой села читать биографические очерки. Официальное чеховедение не очень любит говорить о том, каким было детство писателя на самом деле. А было — большое, несуразное семейство, где взрывной и деспотичный отец, таганрогский купец второй гильдии Павел Егорович Чехов, нещадно порол детей, пил и бил свою измученную жизнью, вечно ждущую очередного прибавления жену.
С пяти лет Антон помогал отцу в лавке колониальных товаров в Таганроге (сегодня там музей). Продавали все: от духов до копченой рыбы. Но купец из Павла Чехова вышел плохой — предприятие разорилось, Чеховы влезли в долги и бежали от кредиторов в Москву, где учились старшие сыновья. А 16-летний Антон и его младший брат Иван остались в Таганроге доучиваться в гимназии. С одной стороны, свобода, а с другой — нужда. К тому же в Таганрог постоянно летели то просительные, то гневливые письма от родных, суть коих сводилась к тому, что надо больше заниматься репетиторством, надо продавать оставшиеся после бегства вещи, а вырученные деньги присылать родителям. О том, как выживают эти двое мальчишек, что они едят, в каких ботинках ходят, их не спрашивали.
Из письма отца Павла Егоровича: «Антоша, постарайся иметь уроки, чтобы доставать деньги и хоть немного нам присылать каждомесячно. Подумай, что нас немалая семья собралась. В сутки непременно надо целковый. Приходу ниоткуда нет, а заложить нечего. В этот раз мамаша ждала от тебя 20 рублей, как услыхала, что прислано 12 рублей, залилась горькими слезами».
Из письма Евгении Яковлевны, матери Антона Чехова: «Антоша (она всегда начинала с главного. — Прим. авт.), в кладовой на полке 3 блюда, предложи Людмиле Павловне, если даст 60 копеек, то отдай. Большую кастрюлю, может, возьмет Аглая за 2 рубля. 3 большие сковороды, 3 кастрюльки черные отдай Фенечке на сбережение. Медные кастрюли продай. Большое корыто продай за 1 рубль».
Когда Антон доучился, он приехал в Москву поступать в университет на медицинский факультет (этот выбор ему посоветовал сделать отец, ибо медик никогда не останется голодным). К тому моменту семейство Чеховых было в самом плачевном состоянии: нищета, пьянство и непоколебимая вера в то, что зарабатывать на их содержание должен тот, кто умеет это делать. А умел из шестерых детей и двоих родителей только средний — Антон. К тому времени, помимо частных уроков, он нашел еще один способ заработка — начал писать фельетоны. И мастерство, и слава его день ото дня росли. Забегая вперед, скажу, что единственным кормильцем семьи он оставался до самой своей смерти. Быть может, именно из-за этой ситуации Чехов тщательно избегал женитьбы и не имел детей.
Мучительные разлуки и свидания
На втором этаже дома-музея Чехова, в коридоре, стоит большой платяной шкаф. В нем, за стеклом — набор шляп, которые носил Антон Павлович, кожаное пальто (в нем он ездил на Сахалин) и ботинки. Удивительно узкие и элегантные, будто ненастоящие.
— У Чехова была такая тонкая ступня?
— Наверное. Но размер был обычный — 43-й. Правда, Антон Павлович считался для своего времени очень высоким мужчиной, 186 см ростом, и еще он обладал удивительно располагающей внешностью. Художник Константин Коровин писал так: «Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие, — от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты...»
А еще современники отмечали, что у Чехова была одна особенность, благодаря которой писать его с натуры было чрезвычайно сложно: он постоянно менялся, мимика, взгляд, поза и что-то внутреннее, что исходило от него. Валентин Серов даже называл писателя «неуловимый Чехов».
Успеху, которым пользовался Чехов у женщин, мог бы позавидовать самый отъявленный ловелас. Но сердечные победы мало отзывались в его душе. Дамы, безнадежно влюбленные, часто экзальтированные, писали ему о страданиях и томлениях, некоторые даже грозились убить себя. Но Чехов был к подобным проявлениям сух и скуп на ответы. Ко всему происходящему вокруг своей персоны он относился иронично и большого, истинного чувства, которое привело бы его к ненавистному с детства семейному быту, боялся.
В одном из многочисленных писем, когда тема коснулась семейного положения, он рассуждал: «Извольте, я женюсь. Но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. Счастья же, которое продолжается от утра до утра, я не выдержу». И как ни странно, такая женщина появилась в его жизни — актриса Московского художественного театра Ольга Книппер. Их роман продлился шесть лет, он был мучительным и сладким.
Они познакомились в 1898 году на репетициях «Дяди Вани». Антону Павловичу тогда было под 40, а Ольге — уже 29. Он был впечатлен ее талантом и, наверное, уже немножечко влюблен. В театре роман поощряли: заполучить такого автора — большая удача.
В отличие от бывших возлюбленных писателя, Книппер вела очень грамотную любовную игру. В ней она не теряла своего достоинства и всегда расставляла приоритеты — никаких жертв.
Долгое время их отношения развивались на расстоянии. Ольга блистала в Москве — сцена, овации, шампанское, приемы и бенефисы. Чехов же жил в Ялте. Тогда он уже был смертельно болен и понимал, что жить ему осталось недолго. Летом курортный город был весьма оживлен, зимой же — сплошная серая скука. Ольга приезжала в Ялту, несколько недель вместе, и вновь — «в Москву, в Москву».
Отношения их давно перешли границу дружеских, но жениться Чехов не собирался. И когда он в очередной раз позвал ее в письме в Ялту, она написала: «Неужели не понимаешь, до каких же пор мы будем скрываться? Люди скорее замолчат и оставят нас в покое, раз увидят, что это свершившийся факт». Если в других отношениях подобный экзерсис остался бы незамеченным, то тут Чехов сдался. «Собака Олька!— ответил он ей. — Я приеду в первых числах мая. Если дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания, и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться».
«Я все еще люблю тебя по старой привычке»
7 июня 1901 года они тайно венчались в Москве в Храме Воздвижения. После поехали на Каму, где больные чахоткой поправляли свое здоровье. Чехов отослал матери телеграмму: «Милая мама, благословите, женюсь. Перемен не будет решительно никаких, все останется по-старому. С супругой буду жить в разлуке». Женитьба Антона на актрисе для матери и для сестры Маши была ударом.
Но жизнь молодоженов трудно было назвать счастливой. В годы, когда писатель уже с трудом самостоятельно передвигался, а все больше лежал, обложенный подушками, жена-луна была чем-то очень далеким и иллюзорным. Он скучал, в присущей ему манере писал ей нежные письма. В ответных письмах она ругала себя за то, что не может бросить все и приехать, но тут же просила больше работать, чтобы быстрее закончить новую пьесу («Вишневый сад». — Прим. авт.). Незадолго до смерти Чехов написал: «Они полюбили друг друга, женились, и оба были несчастны, потому что бес вложил в него бациллы, а в нее — любовь к искусству».
Злые языки осуждали Ольгу, поговаривали о ее многолетнем романе с Немировичем-Данченко, ее постоянно видели в окружении поклонников и кавалеров. Долетели слухи и до Чехова. Однажды он написал: «Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я, человек неэкономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы… Ну что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке…»
Дважды Ольга была беременна, но выносить не смогла. Летом 1904 года Чехову стало совсем худо. Обеспокоенные возможной потерей автора худруки театра дали Книппер отпуск, и она повезла мужа на лечение в Германию. К тому времени он кашлял безостановочно, и хозяин респектабельной гостиницы, где они поселились, даже попросил их съехать. Они меняли гостиницу за гостиницей, и в одной из них, в ночь с 1 на 2 июля, Чехов умер. В предсмертном бреду он говорил о Сахалине и об устрицах. Потом резко пришел в себя и позвал врача. Когда доктор Шверер появился на пороге, больной сел на постели и произнес: «Ich sterbe» (Я умираю). Тогда немец велел принести шампанское. Этот обычай — подносить умирающему коллеге бокал шампанского — писатель, конечно, знал. Он улыбнулся жене и произнес: «Давно я не пил шампанского». Выпил все до дна, лег на бок и уснул навсегда. В Москву тело великого русского писателя отправили в вагоне, на котором была надпись: «Для перевозки свежих устриц».
После смерти мужа Ольга некоторое время жила затворницей, а потом вернулась к своей жизни и счастливо прожила 91 год. Несмотря на множество романов, она больше не вышла замуж и осталась в памяти потомков как единственная жена Чехова.
