Как сложно решиться покинуть родной дом, оставить все, что дорого сердцу, дойти до спасительной границы и упереться в длиннющую очередь таких же, как ты, желающих жить в мире и безопасности. Но назад пути нет, только вперед.
Кто крайний за безопасностью?
Часы в очереди… Быстро они пронеслись или медленно? Не знаю, но это была своя отдельно взятая прожитая жизнь. Почти сразу дети стали хныкать, что им холодно, и я сообразила, что не взяла теплых вещей. Ни для них, ни для себя. Оглянулась по сторонам. Вон женщина в домашнем халате и тапочках. Рассказывает, что она из Поречья. Когда там палить начали, только паспорт в карман кинула и бежать. И весь ее рассказ сопровождается истерическим смехом. Вероятно, это от шока. Здесь все люди напуганы. Привезли бабушку. На вид ей лет восемьдесят семь. Она с палочкой, ноги дрожат, еле-еле стоит. Господи, сколько же ей той жизни осталось? Дожить бы последние годки в тишине и спокойствии, а нет, не вышло. И нашла же в себе силы бросить родной дом, молодец.
Мои дети напоминают, что им холодно. Предложила детям побегать, попрыгать, так согреемся. А еще можно всем вместе обняться и прижаться друг к другу… Те, кто рядом стоял со мной в очереди, нашли в своих сумках кофты, свитера и быстро одели детей. Одежда не по размеру, большая, а детям нравится. Они у меня вообще любят надевать на себя взрослые вещи и важничать — мол, раз на мне взрослая вещь, то и я взрослый. Моя идея побегать пришлась-таки им по вкусу. Переполошили всю детвору, что стояла в очереди, устроили догонялки. А потом игрушки начали доставать, играть. Им было весело. Мне кажется, они так до конца и не понимали, что же происходило.
А я пыталась понять, что же с нами будет, когда пересечем границу. Никого у меня в России нет. Не к кому ехать. Единственная ниточка — это волонтер из Ростова. Я же эту девушку не знаю и никогда не видела. Пару дней, как в интернете сообщениями обменялись. Но, стоя на границе, мысленно, эмоционально я «приклеивалась» к Оксане, как к самому родному и самому могущественному человеку, единственному, кто только может и способен нас спасти. Отправила ей эсэмэску, написала, где мы. Внутри страх — а вдруг не ответит? С одной стороны, мы для нее чужие, а с другой — она сейчас, вероятно, сотнями таких, как мы, занята. Но Оксана позвонила. Ее звонок — это не просто луч надежды, это оправданная надежда. Все будет хорошо! Нас ждут. И ждут там, где не стреляют и не бомбят.
А здесь стреляют. Еще как стреляют. В восемь часов стал слышен грохот. Бой за изваринскую таможню разгорался с новой силой. Пальба была хаотичной, беспорядочной. «Из тяжелой артиллерии лупят», — с непередаваемой болью в голосе сказал какой-то мужчина. Грохот усиливался, казалось, что скоро снаряды будут летать возле нас. Это было решающее мгновение. Каждый человек стоял охваченный ужасом, и я уверена, что у каждого промелькнула мысль: а может, вернуться обратно и спрятаться в каком-нибудь погребе? Да, мы все смотрели в сторону такой родной и такой чужой Украины. Но никто не поддался панике, никто не решился возвращаться, вместо этого мы только плотнее встали в очереди.
Сумка к сумке. Плечо к плечу.
Вы даже не представляете, как способна объединить людей подобная очередь. Рядом со мной была женщина с мужем. Женщина Марина, а имя мужа не запомнила. Она еще месяц назад отправила детей в Россию к родственникам. «Последние дни дети телефон оборвали, все звонили и умоляли, чтобы я к ним приехала», — вздохнула Марина. Муж ее сейчас тоже к детям, но потом намерен вернуться. «Хоть последний раз на детей взглянуть», — говорит. Рядом — еще один мужчина, назвался Николаем, и его сестра, у которой полуторагодовалый ребенок. Малыш уже уснул на руках. Грохот орудий ему не помеха. Этот Николай и на меня теплую кофточку накинул: «А что? — говорит. — Мы все люди, все человеки. Надо друг другу помогать, надо». Оказалось, Николай и муж Марины оба на одной шахте работают. Только один на поверхности, а другой под землей. Где бы они еще встретились, как не в этой очереди…
Моя детвора уже притихла. А вот кот, которого мы с собой взяли, не находил себе места. Шерсть дыбом, глаза выпучил и дрожит весь от ушей и до кончика хвоста. Бедное животное. Да, собственно, все мы тут бедные, вся эта длиннющая очередь. «Вот бы сфотографировать все это, — вслух думаю. — Только фотика с собой нет. У меня редакционный был, уволилась — пришлось сдать». «И что? — скептически говорят в очереди. — Все равно в Киеве никто не поверит. Скажут, срежиссировано, инсценировано, фотошоп, монтаж, козни ФСБ. Они что, согласятся с тем, что это реальные люди? Никогда в жизни! Скажут, что актеры российские». Да, официальная версия Киева очень далека от реальности.
На изваринской таможне наши ополченцы стоят. Те, кто за Луганскую Народную Республику. Пару дней назад разговаривала с одной директором школы, та невестку с шестимесячным ребенком в Россию отправляла именно через Изварино. «Мы приехали, а людей на таможне видимо-невидимо. Я прямо испугалась, как же она с грудничком стоять будет. А нас ополченцы сразу подхватили — и в другую очередь, где груднички. Они молодцы. Ловко так людям пройти помогают. У них все организовано, слажено. На несколько очередей разбито. И никаких заминок — все быстро делают. Храни их Господь, — плакала, женщина, когда рассказывала. — Понимают они нас, спасают».
А сейчас по ним стреляют. Грохот жуткий. А как же люди, которые границу хотели перейти, им, что бежать пришлось? В голову лезли только дурацкие мысли. И вероятно, не мне одной. Стоя в очереди, мы пытались говорить о чем-то нейтральном, может даже веселом, но все равно скатывались к теме войны в наших городах: «Продали наш Донбасс. Славянск — за сланцевый газ, а наши шахты — для захоронения вредных отходов. Им территория нужна, люди — нет. Какого сейчас лупят по границе? Чтоб закрыть ее. Чтобы людей отрезать ото всех и уничтожить. Резервацию создают. Спасибо России — принимает. Не успеешь сбежать — сдохнешь. Тут живым никого не оставят». Прямых доказательств этим предположениям нет. Но и искать эти доказательства нет желания.
Уже совсем темно, 23:00 по Киеву, полночь по Москве. Пограничники вводят в компьютер наши данные. Бедные ребята. Они сегодня такое количество народу через границу пропустили. Сидят ни живые ни мертвые. «Вересень — это что?» — спрашивает меня таможенник, не отрываясь от монитора. «Сентябрь», — говорю. Нам возвращают документы. И это все? Так быстро? Ждали, ждали этого момента, а он раз — и пролетел в мгновения ока.
Первая ночь в мирном городе
Мы берем сумки и идем вперед. Темнота вокруг, ночь на дворе. А дальше куда?.. «Сейчас вызовем такси», — говорит Николай. — Кому куда ехать?» Я пожимаю плечами — в России меня никто не ждет, только вот волонтера и знаю, а до Ростова далеко. «Значит, пока в центр беженцев. А потом разберемся». Мы отходим метров на десять от КПП и останавливаемся. Теперь мы легально находимся на территории России. «Мы уже в безопасности? Здесь уже мир?» — мысленно спрашиваю я себя, и понимаю, что да — в безопасности, и даже воздух теперь кажется другим. Внутри зарождается радость, и проблески разумного беспокойства ее не заглушают. Не могут заглушить. И не успеваю я осознать, что вокруг глубокая ночь, что дети уже готовы улечься спать на сумках прямо здесь, на обочине дороги, денег у меня нет, да и транспорта нет никакого, как раздается мужской голос из темноты: «Вы чего здесь стоите? Берите сумки и быстрее идите хоть до ближайших домов». Это два российских пограничника. Один из них продолжает: «Такси не приедет, даже не найдетесь. Вы даже не представляете, что сейчас у нас в городе творится. Никто не рискнет ехать к границе. Слышите, как грохочет? Скоро и сюда доберутся, быстрее уходите». Другой пограничник: «Кто с детьми, давайте к нам, мы вас довезем!» и сразу же помогает нести наши сумки. «А… Как же остальные?» — оглядываюсь я на людей, с которыми несколько часов прожила в очереди и говорю им: «Мы же вам еще теплую одежду должны вернуть». «Все не поместятся», — отчеканивает пограничник. Мы уходим, но я оборачиваюсь. Смотрю на тех, кто успел стать мне дорог. Взглядами мы прощаемся друг с другом. На все прощание есть пара секунд, но и за это время мы говорим друг другу глазами «спасибо», «благослови вас Бог», успеваем порадоваться, что преодолели первый рубеж, и желаем друг другу сил для того, чтобы преодолеть любые трудности в будущем. Я с детворой торопливо бегу за парнями в военной форме. Мы спешим быстрее уйти от границы. Там остается еще длиннющая очередь.
В центр беженцев мы не едем. Пограничники решают, что это опасно, и везут нас в Пансионат «Донецкий». У ворот пансионата получается путаница. Там уже стоят машины, это приехали родители и требуют отдать им детей. Сегодня пансионат принял новый поток, забит детьми, а родители, напуганные тем, что происходит рядом с границей, опасаются за безопасность своих чад. Пограничники стучат в ворота: «Возьмите детей». А родители кричат свое: «Отдайте детей!» Но ничего, ситуация разрешается быстро. Пограничники снова уезжают к границе, а мы остаемся, нас просят пока подождать. Детей из пансионата будят и под расписку отдают родителям. Я вижу это и оказываюсь в растерянности: не может быть, чтобы сюда сунулись украинские военные. Это ведь местная война, за Донбасс. Воевать с Россией не будут. Опасения родителей совершенно безосновательны. Но, может, и не ошибается родительское сердце, чует что-то? Нам с массой извинений предлагают переночевать в сторожке у охранника. Я, конечно же, соглашаюсь. Дети отключаются моментально, а вот я уснуть не могу. Почему-то вслушиваюсь — не грохочет ли где? А тут и дождь начинается. И с каждым раскатом грома мне чудится, что это грохот тяжелой артиллерии, что бой давно перешел границу и приближается сюда… Отвратительное состояние. Вздрагиваешь и цепенеешь при любых громких звуках. Но усталость берет свое, и ближе к рассвету я засыпаю.
Первое утро в свободной и мирной России
Странное ощущение: с одной стороны, счастье, с другой — растерянность: «А дальше-то что?» К нам относятся по-доброму. В сторожку заходят сочувствующие сотрудники пансионата. Во взгляде одновременно и желание помочь и незнание, как именно. Завтрак принесли — творожная запеканка. Вкусно очень. Я пытаюсь связаться с волонтером Оксаной, а на счету телефона денег уже нет. Один раз поговорила на границе, и счет обнулился. По-прежнему держусь за Оксану, как за самого родного человека. Почему-то я настроена на то, что мне нужно именно к ней, и все тут. В пансионате относятся к этой моей привязанности с пониманием, и сами связываются с ней. Получают подтверждение, что она в курсе моего приезда в Россию, и к моему счастью выясняется, что директор пансионата Дмитрий Владимирович сейчас поедет в Ростов. Ему там свои дела нужно решить, и нас он может подвезти.
Выезжаем сразу без промедлений. Чем дальше мы от границы, тем спокойнее и радостнее мне становится. Все происходит одновременно и быстро, и очень медленно. Вот мы в Ростове, но Оксана занята расселением другой семьи беженцев, просит подождать. Мы ждем. Дмитрию Владимировичу часто звонят по телефону, где-то он срочно нужен. Но он объясняет, что должен определить семью из Украины, а потом освободится. Мне неловко, получается, мы целый день украли у человека. Ждем дальше, дети капризничают, меня слушать не хотят. Дмитрий Владимирович раз за разом умудряется их утихомирить буквально парой фраз. Сразу видно — человек много лет с детьми работает, умеет найти к ним подход.
А вот и Оксана. Я впервые с ней встречаюсь. Какая же она хрупкая. И какая смелая. И у нас очередная заминка. Семья, с которой Оксана разговаривала раньше и которая могла нас принять, не выходит на связь. Оксана просит немного времени, чтобы решить вопрос. Кому-то звонит, о чем-то спрашивает. И вот Дмитрий Владимирович везет нас в Батайск — никогда раньше не слышала о таком городе, — и мы с ним прощаемся уже у ворот МЧС. Я говорю ему: «Спасибо!» — и чувствую, что это слово не выражает и тысячной доли того, что мне хотелось бы сейчас сказать. То же самое и по отношению к Оксане. Она тоже уезжает, убедившись, что с нами все теперь в порядке.
В МЧС я заполняю анкету. Пока я пишу, детям уже принесли чай и печенье. Затем эмчеэсники отвозят нас в спортзал школы № 4 — там организован пункт временного пребывания для беженцев из Украины. Нас встречают тепло: «Вы откуда?» - «Краснодон», — отвечаю, не уточняя про Суходольск, его обычно мало кто знает. «А мы из Донецкой области, есть женщина из Краматорска, есть семья из Луганска, — звучит в ответ. — Кушать хотите?» Почему-то нет. На детей смотрю — тоже не хотят. «Так, потом поговорим, — прерывает беседу мужчина и несет два ведра теплой воды. — Вот, можете обмыться, там у нас душевая». О, это с радостью, это как раз то, что надо.
Вода окончательно убирает все страхи, наполняет душу спокойствием и умиротворением. Вечер, ужин, спокойные беседы. Первый раз за долгое время я сплю крепким и безмятежным сном. Я точно знаю: мы спасены.
(продолжение следует)
