Я видела немало подобных учреждений, но это особенное. Наверное, потому что большой дом на улице Щербакова священник отец Андрей Мнацаганов изначально строил для своей семьи. Строил еще тогда, когда занимался бизнесом и видел свою жизнь совершенно иначе. Но потом что-то случилось — никакого переломного события не было, небеса не разверзлись и голос не позвал, но успешному предпринимателю начали приходить мысли о том, что жить нужно иначе. Он встретил своего духовного наставника отца Георгия Удовенко, начал ходить в храм, а когда пришло время, надел стихарь дьякона. Ушел из бизнеса и поступил учиться в Ростовский филиал Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Затем получил диплом религиоведа в ЮФУ. А в 2009-м его рукоположили в сан иерея и направили служить в приход Святых Царственных Страстотерпцев в поселке Красный Сад Азовского района. Вне церковных стен отец Андрей служит и за решетками донских тюрем.
Начало
— Как вы отдали свой большой дом? Не у каждого бы хватило душевных щедрот на такой поступок…
— А что вы предлагаете делать? — усмехнулся батюшка. — Какое-то время я смотрел, как освободившиеся заключенные выходят в никуда. Проблема стояла остро, и нужно было что-то организовывать. Но никто не знал, как образуются такие центры, как строится их работа. Мы решили попробовать. Случилось это четыре года назад. Был дом, и был Вячеслав, которого выпустили по УДО (условно-досрочное освобождение от наказания, во время которого осужденный должен доказать свое исправление. — МК ). Ему предложили выбор: или сидеть в колонии, или здесь. Он выбрал этот вариант. Честно отработал то время, которое ему предоставили по УДО, а потом сломался. Ушел. Сдали нервы.
— ?..
— Каждый, кто прибывает сюда, пытается установить свои правила. Сейчас в доме находятся первопроходцы — это те, кто отбывал срок в первый раз. А те, кто выходит из «двойки» или «четырнадцатой», — рецидивисты. У них особенный взгляд на мир, и они сразу пытаются здесь самоутвердиться. Начинаются разговоры: «Пить нельзя? А почему? Где в Библии это написано?» Приходилось ломать. Чего тут только не происходило по началу: и лукавили, и подставляли, и дрались. Пока мы не пришли к одному правилу: за каждое нарушение — выгоняем.
— Покажете свод правил?
— Конечно. Александр Георгиевич, принеси бумагу, — попросил отец Андрей грустного мужчину с окладистой седеющей бородой.
Законы мужского общежития
Мы беседуем в просторном холле первого этажа. Напротив стена со стеллажами — библиотека. В центре большой стол с раскладными стульями. В углу стопа коробок с гуманитарной помощью для тех, кто еще за решеткой (печенье, конфеты, чай).
Александр принес бумагу. Читаю: «В епархиальном реабилитационном центре Ростовской-на-Дону епархии Донской митрополии Русской православной церкви Покаяния Милосердия и Сострадания (СПАС) осуществляется социально-педагогическая реабилитация лиц, освободившихся из мест лишения свободы, страждущих, нуждающихся.
«В темнице был, и вы пришли ко мне… истинно говорю вам, так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф., гл. 25, 36, 40).
В центре запрещается: курить, сквернословить, распивать спиртные напитки, прелюбодействовать, употреблять наркотики, заниматься братоосуждением, нарушать заповеди Закона Божия.
После первого предупреждения следует отчисление из епархиального реабилитационного центра!!!» Внизу — дата ознакомления с документом и подпись страждущего.
— Батюшка, а как к вам попадают бывшие заключенные? По каким критериям отбираете?
— Работа с ними начинается еще в тюрьме. А попадают те, кто хочет и знает, что на свободе их не ждут. У каждого бывает по-разному. Вот Александр Петрович, — батюшка указал глазами на присоединившегося к нам пожилого мужчину, — должен был пожить здесь, наладить оборванные за четырнадцать лет семейные связи. Толику нужно быть здесь, чтобы не чувствовать себя одиноким. Роман продал все на свете, остался один на один со своей бедой. И вот попал сюда. В реабилитационном центре мы даем шанс. Живи месяц, два. И ищи работу. Тебя кормят бесплатно. А когда начинаешь зарабатывать, можешь уже оплачивать свое самостоятельное проживание. Если же со второго месяца не нашел постоянную работу, вносишь тысячу рублей на коммуналку.
— Отец Андрей, понятно, что заселить людей в свой дом — дело благое. Но их же нужно кормить, квитанции ЖКХ оплачивать. Кто это делает?
— Сейчас, слава Богу, помогает фонд Анастасии Узорешительницы. В этом году расходы мы делим пополам. А до этого платил я. Потом, мы участвуем в конкурсах на социальные проекты. Если проект нравится, выделяют деньги на его развитие — 200—300 тысяч на год. Не много, но все-таки. Выиграв первый конкурс, мы приобрели мебель и библиотеку.
Алгоритм трудовой реабилитации
— Как я подозреваю, в плане расходов рассчитывать на тех, кто устроился на работу, вы не можете. Долго у вас не живут?
— Человек вообще не может долго находиться в одной ситуации. Уходят, приходят. Это постоянный процесс. Как показала практика, реабилитация человека занимает половину срока, который он отсидел… Ко мне обратились родители парня, который должен скоро выйти из тюрьмы. Говорят, что не знают, куда сына пристроить, он ничего не умеет. Я спрашиваю: «А что же он любит?» Говорят: «Машины». Я предложил устроить его в автомастерскую. Родители сомневаются, что он захочет: зарплата ученика там всего девять тысяч. «Девять там и девять добавляйте вы. Тайно, через хозяина, — посоветовал я. — Он будет думать, что его зарплата составляет 18 000 рублей. И начнет работать за эти деньги. Если вы пожалеете девять тысяч, то он с вас все равно свои восемнадцать возьмет, пребывая в безделье... А так через четыре-пять месяцев он из ученика превратится в рабочего, со временем дойдет до своих 18 тысяч». Пусть в этом есть определенное лукавство, но такой алгоритм трудовой реабилитации работает.
— А места работы? У вас есть какие-то контакты? Бывших заключенных берут неохотно…
— Берут. И контакты, конечно, есть. Я сам кузнец. И есть ребята, которые раньше со мной работали. Все они сварщики, кузнецы. Берут к себе и наших. Но там нужно быть сильным и крепким. Три-четыре человека мы туда уже отправили.
…Откуда-то сверху, видимо со второго этажа, потянуло крепким кухонным духом. То ли блинчики, то ли оладьи. Оказалось, местный кулинар Толик придумал новое блюдо — в лаваш завернул рыбно-рисовый фарш и обжарил эти трубочки на масле. Я попросилась посмотреть, как живут бывшие арестанты.
Поднялись наверх. Три больших комнаты и кухня. В холле на ковре лежат штанга и гантели. Диван, телевизор, стенка. В углу деревянные иконы и крест, которые вырезал тот же Толик. Умелец он знатный, но рассказывать о своей судьбе не захотел. Товарищи по несчастью поведали, что приехал Анатолий из Сибири. Мать в области живет. Сидел за убийство родственника. Подробностей не рассказывает, известно только, что оттрубил пять лет — смягчили срок, так как разглядели в деле момент самообороны.
Вопросы без ответов
Как поведали мне в центре, за четыре года в этих стенах побывало около 300 человек. Некоторые пропадают из виду. Процентов десять снова вернулись за решетку. Остальные пытаются выживать. Случаев необыкновенно счастливых поворотов в судьбах освободившихся здесь тоже не припомнят.
— Причина в том, что тут нет сильных, уверенных в себе людей. Они выходят духовно больными и беззащитными. Сегодня бьют лбом и каются, а завтра снова совершают проступок. Излечивают это время и желание. Когда приходит уверенность в себе, человек начинает контролировать свои поступки, у него появляется материальная база, цели в жизни. Главная же проблема в том, что они не подготовлены к выходу. Никто за полгода до освобождения не вызывает их к себе, не спрашивает о родных, есть ли куда вернуться, где работать. Хотя нужно было бы за несколько месяцев до освобождения отпускать заключенных на поиски работы. Это мы видим в западных фильмах. А у нас отпускать боятся. Хотя чего? Они-то все равно выйдут. Или вот еще проблема: почему не освободить заключенного, которому положено отсидеть девять лет, а он уже отсидел шесть, по УДО? Выпустите его, пусть он эти три года не в тюрьме проведет, а на воле. У него будет мотивация к труду, к новой жизни.
— Так выпускают же вроде…
— Единицы. А после четырех лет за решеткой у человека происходят необратимые изменения в психике. До этого срока ты еще не влился в систему, а после того, как отсидел пять лет, тебе кажется, что ты здесь жил всегда. Что твоя кровать — шконка, что барак — это дом. И правила, по которым там живут, — единственно верные. Поэтому я не вижу смысла держать человека годами, если его поведение вызывает доверие. К тому же ежемесячно государство тратит на одного заключенного почти 30 тысяч рублей.
— Вы эти предложения вносили?
— Об этом говорят постоянно. Я руководитель отдела по тюремному служению нашей епархии, правозащитник, в комиссии по помилованию при президенте состою, член общественного совета при ГУФСИН. И конечно, когда есть возможность, всегда поднимаю эту тему. Но тут нужно действовать иначе. Мы решили собрать сто тысяч электронных подписей и вынести эту инициативу на сайт Общественной палаты. В скором времени мы этим займемся.
За тех, кто раскаивается и верит
…Меня пригласили на чай. На кухне нетипичная для общежития домашняя гармония: полотенца, кастрюльки, тарелки, набор сладостей к чаю. На подоконнике сушатся цедра апельсина и тыквенные семечки. О том, что это православный реабилитационный центр, напоминает разве что молитва на принятие просфоры и святой воды, прикрепленная над столом. Чай крепкий, ароматный, с цитрусовым запахом. Заваривал, естественно, Толик — местный чайный сомелье.
Разговор зашел о нравственности. Я просила у отца Андрея, как он поступил бы в ситуации, когда на исповеди человек признался в убийстве.
— Был такой случай, — удивил меня батюшка. — Тайна исповеди не может быть нарушена, но я смог уговорить виновного признаться правоохранительным органам. Пятнадцать лет назад он совершил это преступление. А в 2013 году пришел к нам в храм. И признался. Совесть человека съела. Я бы его не сажал, он свое уже искупил. Но закон рассудил иначе. Посадили.
— Отец Андрей, я читала в интернете, как вы спасали парня на Аксайском мосту. Тот, бывший сиделец, пытался покончить жизнь самоубийством. Вы вроде как даже привязали себя к перилам моста и повисли рядом. А через два часа уговорили его отказаться от смертельной затеи.
— Там был не только я, но и медики, психологи, полиция. Я, конечно, беседовал, но решающую роль сыграл друг из полиции. Парень согласился сдаваться только ему. Переговоры были непростые. Зима, пронизывающий ветер. Я хотел на него петлю набросить, но он сорвался, повис на одних руках. Еле спасли. Это было жутко.
— А вы-то как решились лезть через мост?
— Я кандидат в мастера спорта по альпинизму. Еще в детстве занимался.
— И кузнец, и предприниматель, и альпинист, и правозащитник… Теперь еще и тюремный жаргон понимаете. Для священнослужителя очень непривычный набор.
— Это так кажется. Церковь и мир очень близко соприкасаются. Происходит диффузия — переход одного в другое… Я в детстве был хулиганом, родители отдали меня в альпинистский спорт и тем самым открыли мне совершенно другой мир. Потом я занимался бизнесом — делал деньги. Теперь вот думаю о душе и стараюсь помочь тем, кто тоже хочет найти в жизни свое место. Ведь нет людей, которых бы Господь не любил. Помните, что сказал Христос злодею, распятому на соседнем кресте? «Ныне же будешь со мной в раю», — так он говорил разбойнику, уверовавшему в Бога. Я не прошу за всех насильников и убийц. Но я молюсь о тех, кто раскаивается и верит…