Не успев как следует привыкнуть к подряснику, Александр узнал о беременности своей жены после четырехлетнего бездетного брака. Дочери Ксении теперь уже четвертый год. Однако и этих приобретений молодому мужчине оказалось мало. Александр парадоксальным образом стал совмещать несовместимое. Его основное место работы сейчас — Ростовское отделение Федерального агентства по обустройству границ. Ответственная чиновничья служба нисколько не мешает ему уже третий год заочно учиться в Москве на священника. А последний год он ездит еще и по тюрьмам области — в воскресные школы для заключенных... «Мне сказали, что ты с ума сошел, в религию ударился», — передает Александр реплику своей недавно встреченной одноклассницы. «Московскому Комсомольцу на Дону» ростовский певчий позволил удостовериться в своем «сумасшествии».
— Саша, знаешь, мужчины, поющие в хоре, казались мне всегда какими-то странными, слабыми, женоподобными. Но мало того, что ты поешь в хоре, ты поешь еще и в церковном, монастырском хоре. Зачем тебе это надо?
— Церковное пение — это моя жизнь. Это очень красиво, я считаю. Бог есть Слово. Духовное пение — это когда слово обращено еще и в гармоничное звучание. Как-то я был с женой в Москве. С друзьями мы попали на службу в один из кремлевских соборов. Меня тогда настолько тронуло пение хора, что все тело покрылось мурашками. Я не понимал, что происходит. И в этот момент ко мне подходит жена друга и говорит: «Прямо мурашки по всему телу». Было так удивительно, что кто-то чувствовал то же самое. В тот момент я еще не подозревал, что когда-нибудь буду петь. Правда, всю жизнь я пел себе под нос. Надо мной друзья посмеивались, спрашивали: «Бывает, что ты куда-нибудь идешь и не напеваешь?» А вот в случае с церковным пением получается, что твоя песня является еще и молитвой...
— А как насчет первой части моего вопроса — сочетания мужественности с церковным пением?
— В том-то и дело, многие думают, что в церковь люди приходят, когда боятся чего-то. Но есть такой пример — Александр Суворов. Великий полководец, который не знал поражений и заботился о своих солдатах. Он был глубоко верующим человеком, настоящим православным христианином. Но самое интересное, что Суворов еще и прекрасно знал церковную службу и сам пел на клиросе (место для певчих в храме. — Ред.). А у нас ведь как? Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Если бы люди понимали, что в этом нет ничего постыдного... Вот я езжу в колонии, веду воскресные школы. Вижу, что многие люди тянутся, но стесняются ходить на занятия. Это потому что есть такой стереотип, что в церковь идут люди надломленные, которые что-то просят. Да, мы все что-то у Бога просим. Но в этом заключается еще и развитие души. Сначала человек говорит: «Господи, дай», потом: «Спасибо, Господи», потом человек может стать и на более высокий уровень: «Я люблю тебя, Господи».
— А в детстве ты пел?
— Я учился в музыкальной школе по классу фортепиано. Причем из-под палки. Отец мой музыкант, поэтому родители и заставляли. Но хорового пения я избегал. А видишь, как все-таки в жизни вышло.
— Это родители тебя привели к вере?
— Да нет. Отец атеист, и дед атеист. С отцом до сих пор спорим. В раннем детстве меня крестила мама — «чтобы не болел». Но к Богу, скорее, сам пришел. В детстве любил ходить в храм. А в молодости часто просил что-нибудь внутренне с оговором: «Господи, если ты есть, помоги мне». И Он отвечал.
— А как в твоей жизни появилась жена?
— Бог послал. (Смеется.) На лавочке познакомились. Она сама не из Ростова была. И вскоре после знакомства ей нужно было уезжать домой. Я сказал тогда про себя: «Господи, сделай так, чтобы она не уезжала!» А она все равно уехала. И я, честно признаюсь, тогда даже усомнился: «Ну вот, значит, Бога нет». А потом года через три звонок — вернулась.
— Саша, а почему ты стал ездить в монастырь?
— Я стал прихожанином монастыря после того, как меня там повенчали. Мне было 27 лет, и с женой мы тогда уже несколько лет жили в браке. Кто-то сказал, что после венчания дети, рожденные в браке, не отвечают за грехи родителей. Да и просто захотел, чтобы брак был благословлен. Моя жена тоже захотела повенчаться. Почему не повенчался в Ростове? Я просто увидел другое отношение в Старочеркасске. В городе я спросил: «Что надо, чтобы повенчаться?» Мне сказали: «Полторы тысячи рублей». — «А что еще? — переспросил я. — Может, причаститься, исповедоваться?» «Ничего больше не надо», — ответили мне. Я подумал, это что-то не то. Вопрос был не в деньгах. Просто хотелось чего-то другого, настоящего, и я поехал в Старочеркасск. А там мне говорят: «Тебе надо выдержать пост, быть вместе с женой на службе, исповедоваться, вместе причаститься, и тогда мы вас венчаем». Я спрашиваю: «А что по деньгам?» Мне отвечают: «Определенной таксы у нас нет. Есть возможность — отблагодаришь. Нет — значит нет. Когда будет, тогда и поблагодаришь». И мне такой подход понравился. Сколько мне сказали в Ростове, столько я в монастыре и оставил. Но факт в том, что я увидел совсем другое отношение. С тех пор я и начал ездить в Старочеркасск.
— У тебя долго не было детей. Ты из-за этого, наверное, решил повенчаться?
— Я не могу сказать, что желание повенчаться у нас напрямую было связано с отсутствием детей. Но детей действительно долго не было, и мы очень ждали ребенка. Дочка появилась только на пятый год после того, как мы поженились, и спустя три года, как повенчались. И это было, конечно, божье чудо. Как только я стал петь, узнал, что жена забеременела. И для меня в тот момент петь было все равно что спасибо говорить.
— А как получилось, что ты стал петь в монастырском хоре?
— Мне друг говорит: «Слушай, у тебя такой голос. Может, тебе пойти попробовать в церковь петь?» А у меня на самом деле прадедушка пел в церкви басом. Вероятно, от него мне это и передалось. Так вот. Ездил я в монастырь уже третий год, и все засматривался на хор. А однажды я все-таки решился, подошел к регенту (руководителю церковного хора. — Ред.). Говорю, мол, так и так, пою себе под нос, но, может, и вам смогу быть полезен? Руководителем монастырского хора оказался профессор Ростовской консерватории Сергей Александрович Тараканов. Он не удивился. Сразу, видно, понял по моему голосу, что перспектива есть, и решил со мною заниматься. За что я ему очень благодарен.
— Что самое сложное в пении?
— Самое сложное в хоровом пении — петь чисто и вместе. Первые службы было очень тяжело. Важно было не навредить. Напряжение было такое, что мне казалось, будто я мешки разгружал. Но потом пошло легче. Месяца через два я уже почувствовал себя членом команды, который не может подвести остальных и попросту не приехать. Бас ведь — это такой звук, что он очень много дает для хора, можно сказать, что это основа хора. Один бас там уже был. Я стал вторым. Когда кто-то из нас не может приехать на службу — еще полбеды. Но когда нет нас двоих, хор уже совсем по-другому звучит.
— Каким должно быть пение хора? Говорят, что пение должно не привлекать к себе внимание, чтобы не отвлекать человека во время молитвы.
— Пение должно быть таким, чтобы ты вышел из храма и понял, что тебя прошибло, оно должно вызвать у тебя слезы покаяния. Хотя это во многом зависит и от состояния самого человека, зашедшего в храм, от того, насколько у него открыто сердце.
— Интересно, сколько получает монастырский певчий?
— Ты знаешь, я действительно получаю за пение. Но делаю это совсем не из-за денег. Первый год, например, я и вовсе ничего не получал. А оплата в дальнейшем стала для меня показателем признания со стороны руководителя. Я скажу тебе так, денег за пение мне хватает, чтобы оплатить бензин, потраченный на дорогу в монастырь, купить пряников дочери и цветы жене.
— В ресторанах не поешь?
— Знаешь, я попробовал было. С моим басом петь только шансон. Но я этого не смог выдержать. На корпоративе на своей основной работе могу коллег своих уважить, а так — нет, не идет. Причем, что удивительно, когда я три часа на монастырской службе пою, у меня голос совсем не устает. А как светские песни начинаю петь, связки сильно напрягаются.
— Как на основной работе относятся к твоему увлечению? Ты же на госслужбе работаешь?
— Да, в Федеральном агентстве по обустройству границ. У нас тут как-никак граница с Украиной недалеко... О том, что я церковный певчий, на работе знают. Относятся с пониманием, но до тех пор, пока важные церковные праздники не выпадают на будни. Конечно, приходится крутиться. Отпуск на госслужбе большой, вот и пытаешься его раскроить, как можешь.
— Ты ведь учишься еще и на священника?
— Третий год заочно, в Свято-Тихоновском университете в Москве. Стану ли я священником? Не знаю. Как призовут. Что об этом говорить? Я просто почувствовал, что мне необходимо духовное образование, а что из этого выйдет — это как Бог даст.
— А расскажи, пожалуйста, как ты стал ездить по тюрьмам и преподавать там в воскресных школах?
— Я увидел где-то объявление, по-моему, в интернете, что требуются такие преподаватели. В Ростове есть благотворительный фонд Анастасии Узорешительницы. Помогают заключенным. Вот они это и придумали. Мне показалось это очень интересным, и я попросился. Год, как я этим занимаюсь. Каждую неделю я навещаю две колонии в области, километров за 150 от Ростова. Нисколько о том до сих пор не пожалел.
— Тебе не страшно заходить к преступникам?
— Я смотрю на них просто как на людей, зачастую несчастных. Некоторые ведь из них действительно попали в тяжелые жизненные обстоятельства и, я это точно знаю, осуждены несправедливо. И такое бывает. Поначалу, конечно, очень волновался. Но заключенные меня всегда хорошо принимают. Подходят, расспрашивают о том, что их интересует. Мы беседуем о православии, я приношу им крестики, иконки. Уверен, в общении с ними мне очень помогает подрясник. С ним на меня смотрят совсем другими глазами.
— А что с тобой происходит, когда ты надеваешь подрясник?
— Да просто ответственность появляется. Ты уже не можешь себе позволить то, что мог бы позволить без подрясника. Например, когда я в воскресный день после монастыря еду в колонию, я зачастую не снимаю подрясник и за рулем. Так вот, я стал замечать, что в таком виде я не могу уже кого-то подрезать. На меня ведь смотрят водители соседних машин. А вечером, когда из колонии я приезжаю во двор своего дома, выходя из машины, я зачастую слышу, как шумная компания молодежи вдруг замолкает на полуслове. Как какой-то сбой программы у них происходит. Может быть, только для этого подрясник и стоило надевать?..
