Из мужских монастырей это единственный по-настоящему известный на Дону (хоть и небольшой — вместе со священнослужителями, иноками и послушниками в обители всего 25 человек). Наместника уважают за умение требовать от себя и от других, рассказывая за глаза о его тяжелом, пронизывающем насквозь взгляде. Игумена невозможно представить без дела. Кроме насущных хозяйственных вопросов обители отец Макарий находит время для заочного обучения в Московской семинарии (притом что одно высшее духовное образование за плечами у него уже есть) и глубокого изучения английского — чтобы водить экскурсии по монастырю, признается игумен. Для братии и паломников он почти неуловим, кроме служб в храме, — его неделя расписана наперед. В одном он неизменен — наместник сам ведет занятия для готовящихся креститься или крестить своих детей. Иначе в монастыре не допустят к таинству. Эти встречи с людьми молодой игумен считает одним из главных дел своей собственной миссии.
Что важнее работы
Суббота. В головы мамаш, приехавших в Старочеркасск кто откуда со своими некре-щенными грудничками, отец Макарий уже добрый час вкладывает прописные истины о жизни в семье, о любви мужа и жены, о воспитании детей. Наивные, они полагали, что им расскажут, кто именно из крестных должен купить ребенку крестик. Игумен ловит взгляды недоумевающих мамаш и доказывает нетерпеливым родителям, что крещение детей навсегда изменит и их собственную жизнь. Горстка пап из группы периодически дают отдохнуть женам, забирая у них оглашенных младенцев.
— Из Закона Божьего вам нужно прочитать все, что касается Символа веры и Заповедей блаженства, — задает домашнее задание учитель. — Давайте договариваться, когда мы соберемся в следующий раз.
Класс приходит в бурное оживление.
— Ну не могу я, вы понимаете, что такое работа? — отрезает одна мамочка на, казалось бы, разумное предложение прилежной ученицы приехать в монастырь вечером среди недели.
Наместник с грустью смотрит на галдящих родителей. Я вспоминаю фильм «Остров», когда мать только что исцеленного мальчика на просьбу монаха остаться в монастыре до утра, чтобы причастить еще слабого ребенка, также объясняла, что на большой земле ее очень ждут. Мне хочется поддержать учителя. Я шепчу наместнику о его любимом фильме.
— Помните?..
— И что там было? Он к лодке бросился, по-моему? — отец Макарий понимающе кивает.
Из задних рядов класса-трапезной к отцу Макарию подходят мужчина и женщина.
— А мы хотим повенчаться, — за двоих говорит она.
«Накрылось мое интервью», — с досадой я отмечаю про себя.
— Мы уже женаты много лет, но только сейчас решили... — доносится мне вслед женский голос. Двум половинкам целый монах дарит еще час.
Воскресенье. В полвосьмого утра брать интервью мне еще не приходилось.
— Складывается впечатление, что крещение младенцев вы стараетесь использовать для воцерковления родителей, — начинаю я.
— В том числе. Конечно, — пожимает плечами игумен, — так оно и есть. Я об этом говорю открыто. Покрестить — то дело нехитрое. Обряд длится час. Подготовка — пару недель. Ну, а потом начинается самое главное. Надо этого ребенка воспитать, приготовить его к тому, как подобает христианам жить. Это очень сложно. Научить ребенка можно только личным примером.
Игумен предельно собран. Он тщательно взвешивает каждое слово.
— Вы думаете, что за эти полтора часа беседы можно что-то изменить в людях? — сомневаюсь я.
— Я думаю, что я должен использовать время, мне отпущенное, как можно более эффективно, — находится собеседник. — Конечно, тот объем информации, который люди должны бы усвоить, — игумен тяжело вздыхает, — его за эти три часа не дашь. Но очень многое зависит от настроя людей. Поэтому моя задача в большей степени — людей стимулировать, мотивировать, дать им понять, что на самом деле важно, что необходимо.
О глумлении
— Прошлогодняя акция Pussy Riot и все, что потом в связи с этим произошло, разделили общество на сторонников и противников и самой акции, и реакции на нее как Церкви, так и государства, — отец Макарий скрещивает на груди руки. — Дело не в самой акции, — пытаюсь оправдаться я, — а в том, что она стала в каком-то роде катализатором накопившихся упреков к Церкви, послужила поводом к информационной войне против Церкви, — игумен слегка покачивает головой, именно здесь, похоже, он не против и согласиться. — Есть часы у патриарха, нет часов у патриарха, сбил священник человека, нарушил правила дорожного движения — все это воспринимается обществом, как продолжение чего-то большего,— мой собеседник отстраняется еще больше. — Высказывают ли свои тревоги на эту тему священники, прихожане и паломники далекого от Москвы монастыря? – наконец интересуюсь я.
— Я боюсь вас разочаровать, но на самом деле эта прошлогодняя акция, о которой вы говорите, ни у нас в монастыре, ни среди наших прихожан не воспринимается как какое-то серьезное событие, — аккуратно подбирая слова, наместник монастыря касается неудобной для него темы.
— Отец Макарий, — не отступаю я, — громадная часть нашего современного общества — это невоцерковленные и сомневающиеся люди. Это наши родственники, одноклассники, однокурсники, люди, с которыми мы так или иначе связаны. И вот у этих людей после той акции, после тех информационных войн появился повод стать злее и еще дальше от церкви. Разве вас это не беспокоит?
— Это не может не быть печальным, — соглашается игумен. — Когда я провожу беседы с людьми, я постоянно объясняю, что для человека, который идет вдали от добра и от любви, постоянная раздражительность и есть его суть и его постоянная пища. Для такого человека не посмеяться над кем-нибудь или не перемыть кому-нибудь кости означает, что день прошел зря. Если человек не заботится о том, чтобы выбраться из такого состояния, то это состояние будет только усугубляться.
Хорошее ли происходит, плохое ли — что то, что другое у такого человека будет вызывать отрицательную реакцию. Либо можно просто посмеяться, над кем-то поглумиться, либо кого-то в чем-то обвинить. Вот у нас здесь в станице есть паром через Дон. На днях я переправлялся по нему на машине. Слышу, люди шепчутся: «Смотри, поп на машине». На следующий день иду там же пешком: «Смотри, поп без машины», — грустно улыбается наместник.
«Где твои крылья, которые нравились мне?»
— Вы как-то обмолвились, что вам не понравилась реакция Юрия Шевчука на акцию Pussy Riot, — начинаю я. Отец Макарий прокашливается, собираясь оправдать свою позицию. Но я решаю спросить о другом: — Значит, до того Шевчук что-то для вас все-таки значил?
Игумен приподнимает брови, но, соглашаясь, кивает.
— Какую музыку вы слушали до того, как стали монахом?
Несмотря на глубокий вздох, кажется, что вопрос наместнику приятен.
— Я с музыкой с детства, — спешит поделиться мой собеседник. — Как-то так получилось. И семья у меня была музыкальная. И есть тоже — родители живы. Любят музыку. Отец у меня музыкант-самоучка. Проще назвать, на чем он не играет, чем на чем играет. Я сам в музыкальной школе учился, — наместник погружается в сладкую ностальгию детства (игумен Макарий родом из Новочеркасска. — ред.). — Если из зарубежного, я был воспитан на Beatles, на Pink Floyd. Из наших — «Машина времени», «Аквариум», «Алиса» и многое другое, что входило в наш так называемый советский андеграунд, — помедлив секунду, мой визави решает все-таки не изменять своему прошлому, — Юра Шевчук тот же, — наместник опускает глаза.
— Вы ведь не только слушали музыку, говорят, вы сами и играли?
— Я играл, — оживляется вновь наместник. — Опыт у меня, правда, был небольшой. Я играл и когда в музыкальной школе еще был, и когда в армии мы были. У нас была своя группа, и мы играли то, что слышали.
— Это был рок?
— Да, это было что-то в стиле «Крематория», — глаза монаха искрятся. — Мы не собирались что-то констатировать. Этой самодеятельностью мы просто отвлекались от тяжелых будней.
— Сейчас храните какую-нибудь музыкальную подборку?
— Честно говоря, когда я пришел в монастырь, ничего с собой не взял, — отец Мака-рий задумывается. — А несколько лет назад мне попалась в руки антология «Наутилуса» с 1983-го по 2003 год. Я выборочно ее прослушал. Как же я был удивлен, что в течение долгого времени я это слушал, я этим жил и я этим питался, — выносит приговор своему прошлому мой собеседник. — Я не знаю, как себя чувствует автор этой музыки, который в течение двадцати лет все это сочиняет, но музыка эта не способствует умиротворению, — не сомневается прежний почитатель творчества Бутусова.
— Сейчас, если вы едете на машине, что вы себе ставите послушать? — продолжаю допытываться я.
— В основном я сейчас слушаю Священное Писание, озвученное в аудиоформате. Слушаю учебные лекции или лекции современных священников. Подарили мне как-то диск — сборник современной музыки, — заохал батюшка. — Я послушал для ознакомления, больше его слушать желания у меня нет.
— Мне кажется, что вы так говорите специально для газеты, — улыбкой я пытаюсь смягчить свое сомнение.
— Нет, вовсе нет, — не обижается отец Макарий. — Раньше действительно лет семь-восемь назад у меня такое было: когда я сажусь за руль, я сразу что-нибудь включаю и слушаю. Но честно признаюсь, у меня это желание потихонечку убывало, убывало... И однажды, когда я сел в машину, я почувствовал, что лучше я вообще в тишине поеду, чем я буду слушать эту музыку. И после все это перешло уже в другое русло.
Заповедь несовершенства
— Вы много лет у руля монастыря, много лет в монашестве, — подбираюсь я к своему наивному вопросу. — Довольны ли вы результатами своей деятельности, своего пройденного пути и чего вам не хватает для счастья? — я пытаюсь скорчить детское выражение лица.
Удивленно посмотрев мне в глаза, наместник шумно, но уже привычно для меня наполняет свои легкие воздухом. Колокольный звон за окнами зовет на воскресную литургию.
— Сколько бы христианин не подвизался, — наконец произносит отец Макарий, — всегда он должен помнить, что «блаженны нищие духом, яко тех есть царствие небесное», — я напрягаю свою память, пытаясь безуспешно вспомнить значение этой заповеди. — Конечно, можно увидеть, что многое сделано за все эти годы, но чувство неудовлетворенности все равно остается, — поясняет игумен. — Притом что что-то получается, я также вижу, что сделал меньше, чем мог бы. Это оставляет ощущение недовольства собой. Но я считаю, что это нормально, в соответствии с той заповедью, что необходимо приобрести постоянное ощущение своего несовершенства. — мне, наконец, кажется, что искомое значение найдено. Для христианина это необходимо, — заключает отец Макарий. — Мне нужно бежать на службу, — наместник монастыря ставит точку в разговоре.
Я бреду к Войсковому собору через майдан — площадь, на которой казаки Черкасска собирались с семнадцатого века. Так здесь говорят экскурсоводы. Хотя мне и сложно во все это поверить. И даже вид трофейных азовских пушек меня не впечатляет. Героическое прошлое этой станицы кажется мне какой-то сказкой. Еще говорят, что собор с колокольней во время Великой Отечественной, чтобы не оставить ориентиров с воздуха, наши пытались взорвать. Потом его пытались снести немцы, но тоже безуспешно... Я все равно не могу отвлечься. Ни размышления о толщине стен старого казачьего собора, ни моя прогулка так и не успокаивают меня.
Он служит литургию. Теперь я почему-то боюсь встретиться с ним глазами. «Может, я был непростительно дерзок со своим собеседником, обличенным наместнической властью и столь высоким для многих духовным авторитетом?» — я снова и снова погружаюсь в недавний разговор. Мой неожиданно громкий выдох заставляет повернуться впередистоящих. «Блаженны нищие духом...» — песнопения монахов возвращают меня в реальность.
